Форумы

Я хочу, чтобы то, что здесь написано Вы прочитали. Я не сильна в прозе. Но видит Бог, ни одно из моих "творений" не давалось мне такой ценой, как это... у меня не хватило сил его отредактировать и подправить... больно...
Мама, папа, я вас люблю...
Спасибо всем, кто в меня верил, всем, кто был рядом...
и тем, кто меня не забывает и сейчас.
"Закрой рот!" - крикнула выкрашенная в «медный» цвет мамаша.
От ее слов малыш даже не вздрогнул, лишь, натянув до самых кончиков пальцев рукава своей куртки, прикусил губу, втянул шею, упершись вздернутым носом во флисовый воротник, и устремил взгляд за запотевшую гладь автобусного стекла. По его щекам скользили слезы. Он плакал беззвучно, так, чтобы мама не заметила; затаившись, он прятал свое одиночество и любовь.
Шел дождь.
На проржавевшей табличке, наспех прикрученной медной проволокой к фонарному столбу, мерцающему в сгущавшихся сумерках, кто-то иронично подписал корявые буквы «Н» и «Е». Так что теперь, некогда благоухающий, перспективный район изменил свое оптимистичное название.
Табличка гласила: «НЕ Новая Жизнь, 8».
Здесь – на восточной окраине города – стоял маленький, оторванный от реальности дом с покосившимися стенами, с которых струйками стекала алая глина, открывая сбитую из тонких реек клетку. Сквозь пустые окна падало тяжелое серое небо. Крыша редкими горелыми досками нависала почти над самым полом.
На подоконнике сидел перепачканный сажей старый кот. Шерсть его сбилась колтунами, разорванное ухо кровоточило, гнойные глаза медленно наполнялись слезами. Он смотрел в обезжизненную пустоту, открывавшую ему память.
Шел дождь.
Поезд опаздывал. Я уже устала считать невысокие столбики, то и дело мелькающие за вагонным стеклом, каждый из которых сокращал собой отведенное мне время. Время длинной в одну бредовую мысль.
Я перевела взгляд на соседа по купе – молодого мужчину лет 25, сидевшего напротив меня и с завидным интересом разгадывающего какой-то сканворд. Я разглядывала его, даже не скрывая этого. Тонкие, бледные губы, чисто выбритое лицо, такое же бледное, слегка даже отдававшее нездоровой серостью; его курносый нос придавал какой-то детский задор, идя наперекор нахмуренным, жгуче рыжим бровям и такого же цвета волосам. Глаза блестели сталью, светло-серый взгляд блуждал по печатным строкам.
Я облокотилась на разделяющий нас столик, положив на влажную ладонь подбородок.
«Моя мама всегда хотела быть рыжей… вот как ты. Вечно красилась».
Парень приподнял голову и уставил на меня свой практически бесцветный взгляд.
Я не отводила глаз.
Между нами повисла пара секунд, ровно столько, сколько столбов промелькнуло за окном, и воздух застыл тишиной.
Затем он улыбнулся. Закрыл журнал и три раза прихлопнул ладонью по простыне, покрывавшей пахнущий дорогой матрац, приглашая сесть с ним рядом.
Я улыбнулась в ответ и привстала; достала из кармана висевшей рядом старенькой куртки, купленной мною еще на первом курсе столь ненавистного мне ВУЗа, маленькую серебряную зажигалку и пачку дешевых сигарет. Молча вышла из купе.
В тамбуре было холодно. Я нервно курила, пытаясь поймать ту самую злосчастную каплю никотина, но она постоянно ускользала от меня серым дымом.
Прислонившись лбом к грязному стеклу, прикусив губу, я думала: «Как же можно было переспать с этим рыжим уродом, который даже не спросил моего имени?»
Перед глазами плыли километровые столбы. Я глотала слезы и свои чувства, не давая им вырваться наружу, нарушить ту оболочку безразличности, которой я окутала себя. Ни за что!!! Никогда!
И эти треклятые столбы. Кто бы знал, как я ненавижу их! Сколько раз я видела их вот так, переезжая с места на место, меняя жизнь, меняя себя. Меняя одиночество, одно на другое.
«Как же я устала! Черт возьми! Слышишь, я устала!», - я билась кулаками о бесчувственное стекло, билась и кричала. Даже не замечая, как детские, настоящие, истинно чистые слезы текли по щекам, скользили по бледному лицу ребенка, потерявшего себя в этом мире взрослых людей.
Такую картину рисовал мой воспаленный разум. На самом же деле я стояла и просто курила. Я не могла впасть в истерику – она отнимает слишком много сил, а их у меня итак почти не осталось.
Я попыталась выпустить дым «колечком», но вместо этого в воздухе повисла какая-то бесформенная серость. Прислонившись спиной к зеленой стенке (типичный цвет наших, еще «совковских» времен вагонов), крутила в руках зажигалку и молча смотрела на мелькающие за мутным стеклом деревья, сменяющие их голые поля, одинокие домики, и все это непременно было разделено теми самыми треклятыми столбами. Все было серым, до тошноты промозгло-сырым.
Шел дождь.
Автобусная остановка. Парень держал высоко над головой черный зонт, не сводя глаз с девушки, стоявшей в самом центре металлической будки. Он тщетно пытался поймать ее взгляд, надеясь заглянуть прямо в бездну расширенных зрачков и найти там ответ, причину по которой настало СЕГОДНЯ.
Она смотрела в пустоту, проваливаясь в себя, и решая – что же делать дальше. Иногда случайная капля, упавшая на ее лицо, вырванная ветром словно из иного мира, заставляла ее вздрогнуть и вернуть осознание.
- Почему ты так решила? – спросил вдруг он.
- …
- Почему ты так решила?
- А?.. прости,.. – не переводя взгляда в его сторону, - почему? Ты же знаешь.
- Нет, не знаю, если бы знал, то не спрашивал бы.
- Правда, холодно? – сказала она и, сложив вместе две ладошки, попыталась согреть их дыханием.
- Да… но…
- Даже не верится, что осень. Эй, вы, там – наверху! У вас календарь сбился! – прикрикнула она, высунув голову на улицу и подняв глаза к небу. – Не слышат…
- Ань… прости, но…
- Да ладно, успокойся, я все поняла. Наверное, и правда – сейчас не время для шуток.
- Ань… я не хочу, чтобы ты вот так взяла бросила все и…
- А что – все? Разве оно есть? – перебила его девушка, прикрывая ладошкой вздернутый нос и переминаясь с ноги на ногу. – Ч-черт! Как же все-таки холодно! Ч-чертовски холодно! – она метнула взгляд на покрытую лужами дорогу, замерла, и снова заговорила, – А знаешь, ведь все к лучшему. Ну, я к тому, что я уеду, начну новую жизнь. Может быть, даже смогу добиться чего-то в этом сраном и холодном мире. А? Как думаешь? Может и правда, когда-нибудь я стану человеком. Ну, прям таким настоящим человеком, буду ездить на своей машине, ходить в рестораны и прожигать деньги в ночных клубах и казино. А летом… летом обязательно в Гоа. Прям непременно туда и никак иначе.
- Прекрати… это не смешно… вернее, я знаю, что у тебя все получится, я верю в тебя, но…
- Что «но»? Нет никаких «но», понимаешь? Есть эта промозглая осень и бредовая мысль. Больше нет ничего. Понимаешь? Ни-че-го!
- …
- Да мне все равно, что он там о себе возомнил, я устала. Я, видите ли, не оправдала его надежд. И что? Неужели я не имею права на ошибку? Неужели я должна быть такой идеальной? Да нет идеалов! Нет их! И я вымотана… вымотана так, что у меня и слез-то не осталось, - она достала из кармана пачку сигарет, затем, похлопывая себя по карманам, судорожно стала искать зажигалку.
- На вот, возьми, - он протянул подаренное когда-то ею же Zippo.
- Мерси, - съязвила она, прикурила и играючи, передразнивая светских дам из старых черно-белых американских фильмов в их нелепых и оттого смешных шапочках, белых кружевных блузах и черных, длинных юбках, выпустила «колечко».
- Ань… прости… я с тобой, клянусь. Но твоя идея с «герой» мне не понравилась. Слышишь? Ань… Ань, не надо глупостей…
Автобус появился из ниоткуда. Шум разбивающихся о землю капель заглушал рев мотора. Она быстро подхватила стоявшую на земле сумку, не отводя взгляда от открывшихся дверей, обняла своего «провожатого»: «Только обещай мне, что не будешь по мне тосковать. Обещаешь?!»
- Обещаю.
- Ну, вот и ладненько. Мне пора, малыш. Пожелай мне удачи.
- Удачи, сестренка. Можно, я напишу тебе?
- Да, конечно, - крикнула она через плечо, уже скрываясь в пасти пустого автобуса, - только я не знаю, где остановлюсь, я напишу! - она застыла на месте, словно чего-то испугалась, затем обернулась.
Казалось мир замер. Доли секунды они смотрели друг другу в глаза. Она зажмурилась, сильно-сильно сжала веки - он так и не успел выкрикнуть: «Стой!»
Двери захлопнулись. Она больше не оглянулась в его сторону, не улыбнулась, не помахала рукой на прощание. А он еще долго стоял и смотрел ей в след. Даже когда автобус скрылся из вида, он все стоял… стоял… стоял…
Черный зонт лежал на земле, перекатываясь в порывах ветра с одного бока на другой. По щекам бежали слезы. «Ань, не надо глупостей,.. только не надо глупостей…»
Шел дождь.
«Да нет, ты не права. Я не один из тех командировочных мужиков, которые бегут от своих семей в очередной «трип» только потому, что изменять жене в родном городе не хватает ни смелости, ни совести. Я с тобой переспал не потому что мне так хотелось изменить жене, совсем нет. У меня и жены-то нет. Просто… просто… просто, я и сам не понимаю почему, - он отвернулся. Пересчитал сколько душ, купил так же, как однажды купили его всего за грамм песка с той самой дороги в новую жизнь, дороги в рай, дороги пустоты. - Забавное слово это «просто». Как часто люди пытаются себя им оправдать. Засовывают его куда угодно, тогда, когда им это выгодно. Уходят от разговора. Закрывают тему. Играют. А на самом деле они сами ведь не знают ни ответа, ни причины. «Просто» так удобно. Все «просто». «Просто» так сложилось.
Что это за человек, для которого все просто? Разве такие бывают? Если только те «тела», что не обременяют себя вообще ничем, так, существуют,.. просто существуют. Полное отсутствие мыслей, чувств, истин. Только одно «просто».
Самое поганое, что я тоже становлюсь таким «телом». Жизнь уже давно потеряла краски, для меня все становится настолько «просто», что я и себя не чувствую. Да и чувствовал ли когда-нибудь вообще?
Знаешь, почему я с тобой переспал? Потому что я что-то «почувствовал». Да-да, как бы глупо это не звучало, но я «почувствовал». Что-то такое, чего не было давно во мне и вокруг меня. Что-то из детства. Что-то, заставляющее замирать сердце. А я уже и забыл, что такое бывает. Просто…
Ха! Опять это «просто»… прости».
Он замолчал.
Она смотрела, как в его глазах отражалась каждая секунда, потом эти секунды слились в минуты, часы, дни, года… Сердце начало наполняться кровью, алой памятью и печалью - ручейки, бегущие откуда-то извне. Сначала тоненькие, холодные, потом их сменили более горячие и бурные, так, что показалось – еще немного и сердце или лопнет, или разлетится на куски, разбившись о клетку, и застрянет осколками между ребер. И тело будет кровоточить. Будет кровоточить памятью из открывшихся старых ран, полученных в прошлом.
Она села с ним рядом, взяла его холодную руку, поцеловала ее.
Последнее, что ей хотелось помнить – это его тонкие бледные губы, жадно впивавшиеся в нее.
Шел дождь.
«Утро добрым не бывает», - процедил я сквозь зубы. Пытаясь разодрать глаза, скинул старое, драное одеяло, рукой пошарил по стоявшей рядом тумбочке. Чиркнул спичкой, затянулся.
Комнату наполнил кашель. Иногда казалось, что еще немного, и я задохнусь оттого, что грудная клетка раздавит мои легкие. Врачи сказали, что мучится мне осталось недолго. Да ну их, чертей, много они знают!
В дверь продолжали барабанить.
«Кто там? Кого там принесло с утра пораньше? - прокричал я, спуская ноги с постели, надеясь сразу попасть в свои сапоги. Но левая нога встала точно на валявшуюся пустую бутылку, опорожненную мною вчерашним вечером. Я опять чертыхнулся. Открыл глаза и достал из-под кровати второй сапог, отдававший собачьей мочой, - Старая псина!»
Накинув свою фуфайку, которую я получил еще при Хрущеве, работая в колхозе трактористом, запахнул ее и направился к двери, сменяя затяжки с сухим кашлем.
На пороге стояла молодая девушка. Моя «городская» соседка. Мне до сих пор не известно, что это молодица забыла в наших краях. Верно, родители выгнали из дома, или может еще что. Но она не особо отличалась от наших деревенских, если только своей образованностью. Ясно было, девка не глупая, видно, институт какой окончила. Говорили, что ее даже издают не то в какой-то газете, не то в журнале. Но ничего о ней больше известно не было. Да и мне, не особо надобно было. Скрытная она какая-то, а это не по мне. Да после каждого приезда своего мужа (так мы в деревне прозвали хозяина дома, в котором она жила, приезжавшего к ней раз в полторы-две недели; а так, может, он и не муж ей, Бог их знает), странная она по двору ходила. Бывало, выйдет, на порог сядет, кота своего на руки возьмет и руками разводит, будто объясняет что. А летом прям на траву ляжет и лежит, будто мертвая.
- Чего хотела? – спросил я, - Чего не спится?
- Дед, твоя собака всю ночь бегала по моему двору и лаяла, гоняя моего кота.
- И что с того?
- Посади ее на цепь. Иначе я буду жаловаться.
- Милочка, она потому и бегает, что когда я ее сажаю на цепь, она скулит, а мне спать охото.
- А мне не охото каждый раз их с котом разнимать.
Я стоял и смотрел на то, как она кипятится. Молча затянулся, и тут же тошнота подступила к горлу, голова закружилась и начала трещать. Давно у меня не бывало похмелья, но видно вчерашний самогон был очень силен и зол. Я смотрел на эту девочку и думал, если она скажет сейчас еще слово, то я спущу собаку и на нее. Вот только слово…
- Ау, дед, ты меня слышишь?
- … - я молчал…
- Да ну и черт с тобой, старый пень. Но помни, я тебя предупредила.
- Как же, испугалися. Иди-иди, шлюха городская, ато не на кота, на тебя натравлю псину!
Но соседка уже медленно удалялась в сторону своей калитки, потом резко обернулась у фонарного столба, выкрикнула: «Закрой рот!», и так же резко зашагала дальше.
Я видел, как ее худенькие белые ножки, обутые в старые огромные ботинки, разъезжались по грязи, покрывавшей дорогу. Она чуть ли не падала, иногда чертыхалась в полный голос, но шал дальше и вскоре скрылась за высокой оградой своего домика.
Шел дождь.
«Сегодня ровно год, как я ушла от своего прошлого. Моя бредовая идея о безупречном будущем привела меня в никуда. У меня нет ничего – ни друзей, ни родных, ни самого пошлого – денег.
Я сижу в пустом, пропахшем сыростью и сигаретами зале. Смотрю на то, как серый дым стремится к потолку и разбивается о старые, давно не беленые доски. На душе гадко.
Вчера приезжал Женька. Давно его не видела, была счастлива до безумия, хотя была готова его убить за то, что он со мной сделал однажды.
Теперь весь мой мир – это белый порошок, падающий белым снегом в моих расширенных зрачках.
Он подарил мне счастье, он даст мне и избавление. Я долго прокладывала свою «дорогу» из ада в рай, теперь пора повернуть обратно.
Малыш, сегодня я получила от тебя 350 письмо. Ты не переживай, я всех их читала, они все сейчас лежат передо мной. Просто… просто я не могла тебе сказать правду. Я так надеялась, что у меня получится, я так в это верила. Ты сам все понимаешь. Ведь так? Ты же у меня умный парень.
Помнишь, я говорила, что хотела бы стать дилером, тогда бы у меня всегда было много-много денег, и я бы себе ни в чем не отказывала бы? Я шутила, малыш, я шутила… но я никогда не думала, что дилер сам найдет меня.
Прости меня, малыш, но я не могу вернуться обратно, а идти мне больше некуда. Сегодня мой день, сегодня я меняю одно свое одиночество на другое, только теперь уже не изменяя себе.
Я люблю тебя, малыш.
P.S. Если ты когда-нибудь получишь этот дневник, передай его маме. Скажи, что я жива, что просто не смогла приехать. Пусть думает, что у меня все хорошо, я не хочу опять не оправдать чьих-то надежд. А эту страницу вырви, вырви, как вырвало ветром тот твой черный зонт, тогда на остановке. Я видела, я слышала, но у меня была своя бредовая мысль – новая жизнь.
А.»
Она закончила писать, закрыла блокнот и три раза пристукнула по постели ладонью, приглашая к себе, но никто не пришел.
На глаза навернулись слезы…
Пальцы крутили серебряную зажигалку Zippo. На столе лежала потемневшая ложка, кусок ваты, «пакет» и шприц…
Шел дождь.
Парень подошел к полуразваленному дому на восточной окраине города. Его серые глаза блестели от слез. Он чувствовал, как сердце наполнялось новой каплей крови, а затем выдворяло ее прочь, еще одной – и снова прочь. Все чаще и чаще.
Ноги не слушались, ладони были влажные, во рту привкус горячи.
Он стоял и молчал… как тогда, чуть больше года назад. Мочал, хотя душа кричала, разрываясь от боли и осознания всего того, что окружало… давило со всех сторон. От осознания необратимости, полной предопределенности всего.
«Дом решил не восстанавливать, - неожиданно раздалось за спиной, - да, по правде сказать, у меня и денег нет на это».
Рыжеволосый мужчина, ужасно бледный, стоял посреди дороги и медленно потягивал что-то из бутылки. Когда он подошел поближе и заговорил, стало ясно, что еще с утра он решил сегодня изрядно «набраться». Сделал еще глоток, протянул бутылку парнишке, а затем продолжил:
«Дом подожгли,.. поздно ночью, когда она спала. Пьяный сосед, говорят, был на нее зол, все угрожал собаку натравить, а тут вот видишь, перебрал немного и давай дом из канистры соляркой поливать – трактористом работал в колхозе этом треклятом, вот и наворовал – поливал, да приговаривал – «ну вот и сгодилась, милая, ну вот и сгодилась». Кота проволокой к столбу привязал и собаку спустил. Как тот уцелел, до сих пор не понимаю.
Дом глиной обмазан, так что сначала солярка горела. Это потом когда пламя до крыши добралось, он уже запылал. Такое зарево было, что все быстро сбежались. Тушили долго, все спасти надеялись, а уж когда крыша рухнула, тут уж все ясно стало.
Ее, конечно, так и не нашли.
А мужик тот по пьяне на следующий день своим собутыльникам все в подробностях выложил. Так то думали, что она сама себя сожгла, странная, говорят, была в последнее время, из дома не выходила совсем, да и мало ли что еще бывает.
Ха! Странная. Я же – дурак – на «геру» ее подсадил.
Эта бедняжка бежала откуда-то или от кого-то, да так бежала, что не оглядывалась. Всегда смотрел на нее и думал: откуда же в этом маленьком тщедушном тельце столько сил? Откуда столько веры? Она же никогда не жаловалась – ни-ког-да! Даже когда в поезде тогда с ней заговорили: нет, говорит, у меня все отлично, все замечательно; а у самой аж слезы на глаза.
Это потом выяснилось, что у нее и денег-то с собой было, когда из дома уходила, только вот на билет на этот самый поезд – «зеленую ленту в никуда».
Куда ехала? Зачем? Я до сих пор не пойму.
Вот и приютил ее…
Однажды Аня истерику закатила, что скучает, что умирает тут одна в этой глуши.
Я сначала ей кота со своей городской квартиры привез, меня и там-то не бывает, так хоть и Аньке не скучно будет, и кот с голоду не умрет. А потом как-то по дури героина предложил – на, вот, веселее будет. Она и подсела.
Правда радовалась, говорила: я не писала с первого курса – творческий кризис, - мужик рассмеялся, - а теперь чувствую, как крылья вновь за спиной выросли. Так и жила. Писала, читала свои стихи коту, иногда мне, когда я приезжал.
Затем у меня проблемы начались… Денег вообще не было. У нее ломки, у меня ломки и общая головная боль.
А тут друг – редактор одного молодежного журнала – предложил ей издаваться. Мол, я буду ей заказы делать на определенную тему, а она пусть пишет. Аня и согласилась.
Опять деньги, опять героин… опять старая жизнь», – мужик подошел к фонарному столбу и прислонился к нему спиной.
Они стояли почти полчаса, не произнося ни слова, молча смотрели в пустые окна прогоревшего дома. Если и существует вообще гробовая тишина, то здесь была именно она, перемешанная с обезжизненной пустотой, открывавшей каждому его память.
«Ты ее любил?» - спросил парень, что-то ощупывая носком кроссовка в мокрой серой траве.
«Наверное. Раньше я об этом не думал. Только когда ее не стало, я понял, что без нее нет меня. Я вновь становлюсь «телом». Жизнь без нее потеряла краски, для меня все стало так «просто» и невыносимо, что я и себя не чувствую. А чувствовал лишь будучи с ней.
Этот маленький ангел, со своими белыми крыльями, порхающий и смеющийся. Ведь у нее все замечательно, все лучше всех! И даже когда по ее щекам скользили слезы, она плакала беззвучно, так, чтобы никто не заметила; затаившись, она прятала свое одиночество и любовь».
Парень наклонился и достал из травы табличку «Новая жизнь, 8»: «И все-таки ты ее добилась, добилась новой жизни, которую так хотела. Прости меня, сестренка, прости…»
Он поднял медную проволоку, аккуратно снял с нее мокрые остатки кошачьей шерсти: «Подвинься».
«Рыжий» отошел. Пока парень прикручивал табличку, он отправился в сторону дома. Там на подоконнике сидел кот. Мужчина взял его на руки, достал из кармана платок и аккуратно вытер коту глаза.
Парень стоял перед столбом и что-то шептал, шептал так тихо, что можно было разобрать только отдельные звуки. Он разговаривал с ней, и потому только она могла слышать то, что он говорил:
«Ань… прости… я с тобой и сейчас, клянусь. Я же говорил, что твоя идея с «герой» мне не понравилась. А ты не слышала. Ань… теперь уже никаких глупостей. Я всегда с тобой, слышишь? - и он прикрутил табличку к фонарному столбу, - Только это ведь ложь, малыш. Это сущая ложь. Прости, но это не новая жизнь, не твоя бредовая идея. Прости…»
Дрожащие пальцы достали из сумки маркер. Отныне табличка гласила: «НЕ Новая Жизнь, 8».
И три опустошенных сердца бились вместе, разлетаясь по клетке тела секундами жизни, застревая осколками между ребер и пуская кровь алой глиной бежать по дому памяти. Памяти человека, который так боялся высунуть свой вздернутый носик из-под флисового ворота курточки.
А перед глазами плыли километровые столбы, и промозгло-серые дымные колечки взлетали в осеннее небо.
Шел дождь.
З.Ы. "Дорога" (нарк.жарг.) - длинный след от многочисленных инъекций, похожий на царапину.
"Золотой укол" (нарк.жарг.) - самоубийство с помощью передозировки.