БОЛОТНАЯ ЛИХОРАДКА
Было чисто. Леший кормил огонь одинаковыми крепкими полешками, разрубленными на четыре, и улыбался огню, а тот время от времени высовывал из языков пламени острые красные морды с голубыми глазами. Эти морды отпускали ужимки и плясали, плевали незлыми искрами, хихикали.
- Счастливый, - сказала Лихорадка. – делать ему больше нечего.
- Да и тебе делать нечего, - ответил Леший. – Сиди, грейся.
Он был белесый – и брови, и ресницы, и коротко остриженные волосы, зачёсанные налево. Круглое лицо он чисто брил и не носил даже усов, за что подвергался осмеянию – равно как за чистоплотность и порядок в своём жилище.
- Давеча заманил дровосека, - рассказывал Леший, бережно расщепляя деревяшку на лучины. – Вот, спрашивается, зачем? Заманил. Он и сгинул, конечно. Закружился, забоялся – да и повесился под утро.
- Сам же повесился…
- Конечно, сам, - Леший протянул огню ещё одно маленькое полено и тут же отдёрнул, опять протянул и опять отдёрнул. Огонь сердито кусал полено, затем тоненько взвыл и цапнул так, что сухое дерево заполыхало, а Леший заболтал в воздухе обожжёнными пальцами.
- Доигрался, - усмехнулась Лихорадка.
Хлопнула дверь, и с холодком болотной тины ворвалась растрёпанная Кикимора – одна из опытных, умудрённых веками разбойного веселья. Она была пьяна, лицо в синих пятнах, и мокрые волосы налипли ей на глаза.
- Радуйся! – выпалила она и прислонилась к косяку. – Ух, задохнулась, во бежала! Радуйся, Лихорадушка, дело тебе привалило. Какие-то ратоборцы встали табором – ну, прямо на бережку, любо-дорого, ходить никуда не надо!
- Много их? – тоскливо спросила Лихорадка. Она не глядела на Кикимору, зябко водила плечами, зубы у неё начинали стучать.
- Тьма тьмущая! Ты с ними и за неделю не расквитаешься. Пойдём, пойдём, скорее, чего сидишь? Рассиделась без дела, обленилась ты, девка…
- Иди, - сказал Леший. – Раз надо… - Кикимора ещё что-то тараторила, обдавая перегаром. – Надо – оно и есть надо, раз такое дело…
Лихорадка неохотно поднялась и оттянула на груди концы чёрно-зелёного шевелящегося платка – водоросли, комары, мелкие гады и бесы добровольно сплелись в этот платок, чтобы обогревать тощие плечи своей повелительницы. И вслед за Кикиморой, склонив русо-зелёную голову, побрела Лихорадка по родному болоту, и в ночной тьме сочувственно чавкала топкая жижа и обескровлено кричала птица. Да ещё филин разухался и выползла луна – стало совсем уж мёртвенно, а Кикимора впереди бодро шлёпала своими чунями и напевала под нос.
Неподалёку от болота, на более-менее сухом месте, богатом каменными выступами и худосочными соснами, по правде расположилось немалое войско. Там жгли костры и ели кашу, ветер доносил смех и обрывки разговоров, звяканье железа, изредка – лошадиное ржанье.
- Вон их сколько! – радостно прошипела Кикимора. – Каждый по сто жизней нахлебаемся, а то и поболе! Иди!
Сотнями безобидных светлячков Лихорадка слетела на лагерь. Кикимора толстой мухой кружилась рядом и советовала:
- Сразу бей на повал, сразу в кровь иди, а то вдруг они с утра уйдут? Нам-то ничего ни достанется, если они по дороге подохнут.
А рослые могучие воины ничего не подозревали, отмахивались от комаров и мошек, смеялись, говорили о предстоящей битве. Часовые бродили по краям лагеря, зорко высматривали во тьме врага, но подлинного, смертельного врага не видели и видеть не могли. Только один – то ли воевода, то ли облачённый в доспехи волхв – вертел головой и хмурился, и втолковывал лежащему на плаще важному сотоварищу:
- Не нравится мне это место. Гиблое оно.
- Всё-то ты преувеличиваешь, - басил сотоварищ полусонно. – У тебя от большого ума видения…
На этих двоих – да ещё на две трети засыпающих воинов – Лихорадке не хватило яду, и она вернулась на болото.
Завёрнутая в свой живой платок, она до рассвета продрожала на кровати у Лешего, а тот отпаивал, утешал, жёг одну за другой лучины и грустно, невыразимо печально смотрел в огонь. Когда небо расчистилось от предутренних облаков, и солнце заглянуло в гиблые заболоченные дебри, наведался старый Упырь – он давно уже никого не сосал и растерял зубы, и зла в нём почти не осталось.
- Полегли, - сообщил он Лешему. – Остальные забегали, молятся кому попало… Как ты, Лихорадушка?
- Ничего, - ответила Лихорадка. – Где моя гребёнка?
Леший протянул ей гребёнку. Лихорадка долго раздирала волосы, пальцы у неё тряслись, и так было тошно, а тут ещё Упырь вонял тухлятиной и нёс околесицу, и добрый вежливый Леший не мог его выгнать.
- Ты не расстраивайся, - сказал Леший, когда Упырь наконец ушёл. – Я вот давеча тоже дровосека заманил…
- Ах, оставь, - прервала его Лихорадка. – Хватит этих разговоров.
- Нежить мы, - вздохнул Леший. – Существуем чужими смертями, ничего тут не поделаешь… Днём тоже пойдёшь? От этого ещё хуже.
- Да что я тебе – бездонная?
- Ну не сердись, я ведь только спрашиваю.
- А ты не спрашивай! Мудрец нашёлся! – Лихорадка замолчала, потому что почувствовала – кто-то из укушенных ею умер. И сразу жизнь его начали жадно растаскивать. Кикиморы ссорились и рвали куски побольше, и над болотом пошло гудение и хруст.
К вечеру кикиморы объелись и уснули, а Лихорадка опять полетела на промысел. Войско уже не могло идти в поход – стонали и бредили больные, падали кони, на окраине стоянки полыхал огромный погребальный костёр. В сутолоке Лихорадка не сразу отыскала давешнего волхва-воеводу: он пользовал страждущих, только усилия его были напрасны, и он сам это понимал.
Лихорадка явилась ему воочию.
-Уходи отсюда, - сказала она. – И уводи всех, кто ещё здоров. Иначе я всех вас поубиваю.
- А ты не убивай, - ответил волхв. Он будто и не удивился: может, потому, что устал и был возбуждён – тревогой, страхом и горем.
- Я не могу иначе. Я должна. Уходите. – Лихорадка поняла, что сейчас расплачется и исчезла, и бросилась прочь, кусая всех без разбора, прямо на землю роняя тягучий яд.
И к следующему вечеру уже бредил, бормотал и умирал весь лагерь.
Лихорадка не тронула одного волхва, и он мотался между телами, несчастный и поседевший за одну ночь, и посылал Лихорадке такие проклятия, что она не могла от них избавиться даже в добротной горнице у Лешего.
- Бедная ты моя, - говорил Леший сострадательно.
- Да не жалей ты меня! – выкрикнула Лихорадка из-под кучи одеял. – Мне от этого ещё хуже!
- Да полно, полно, тебе хуже не от этого. Зря ты чёрную водицу не хочешь пить. Сразу полегчало бы.
- Мне и так скоро полегчает, - мрачно пообещала Лихорадка.
По мере того, как умирали воины, её покидал озноб, прибывали силы.
Вскоре, притихшая и потеплевшая, она сидела рядом с Лешим, они по очереди курили каменную трубку, набитую девятью разными мхами, и Леший озабоченно спрашивал
- Зачем ты волхва оставила? Ведь он когда-нибудь тебя победит.
- Пускай, - отвечала Лихорадка. – Только вряд ли… не доживёт.
- Он тебе что – понравился?
- Вот ещё! Думай, что говоришь.
- Да вот я и думаю.
- Он ушёл?
- Ушёл. Уехал, - Леший сосредоточенно смотрел в очаг. – И с ним ещё сколько-то народу… то ли ты их пропустила, то ли выжили…
- Ладно, - сказала Лихорадка. – Что-то я устала.
- Поспи.
- Да не засну. Я от всего устала, жить не хочется. Зачем я только нужна.
- Затем же, зачем и я.
- А ты зачем?
- Лесу хозяин нужен.
- Да какой ты хозяин! Это медведь в лесу хозяин, а ты – так, пугало. Вроде меня.
Леший ласковым взглядом одарил Лихорадку и сказал:
- Не мучайся. Какие есть – такие есть. Как на роду написано – так и живём. Хотя бы и пугало. Без нас-то как?
- Без нас никак, - согласилась Лихорадка.
И вечно пьяные кикиморы, и обеззубевшие упыри, и весь выморочный болотный мир на какой-то миг показались ей родными, но лишь на миг, а затем тоска по другой судьбе вновь схватила и сдавила за горло. Но Леший подал водички и погладил по руке – тоска отступила, и то лучше, то хуже, то невыносимо, то изредка радостно потянулось то, что написано на роду.
